Дом с маяком: о мире, в котором каждый важен. История Лиды Мониава, рассказанная ей самой - Лида Мониава
Когда Никита переехал из интерната в новый дом, ту самую квартиру Нинель Моисеевны, то сначала обрел родную бабушку – ее нашла Лида. Впервые увидев своего 17-летнего внука, который мог поместиться в детсадовские распашонки, она ахнула: «Глаза мамины!» А вслед за тем у Никиты появился человек, который заменил ему мать.
Отношения Иры Тищенко, няни детского хосписа, с Никитой начались с совсем малого: Ира увидела шевеление зрачков под веками Никиты, который первое время после переезда отказывался открывать глаза. «Ему было страшно в незнакомой обстановке, а единственным доступным способом спрятаться было закрыть глаза, уйти в себя». Приехавший в шапочке с помпончиком и без штанов, никогда не имевший ни своего дома, ни своего человека, Никита очень осторожно и медленно открывал глаза на новую жизнь. Ира каждый раз удивлялась, когда он «распахивал свои огромные глазюки» и осматривал, насколько позволяло положение тела, окружающую обстановку: маяк над головой, гирлянды на окне и прочую привычную нам уютность, шкафчик с «музейной полочкой» Нинель Моисеевны, соседа по комнате Васю, поселившегося в кровати напротив… Рассматривал новых людей: Иру, двух других нянь и Лиду, дежурящую на квартире по расписанию, мягких женщин, нежно ухаживающих за его телом и пристально вглядывавшихся в его лицо в попытках узнать, чего он хочет, что чувствует и думает.
«Самым главным было понять Никитин язык», – говорит Ира.
Никитин язык лаконичен: если он волнуется и начинает часто дышать – значит, неудобная поза и нужно переложить, подпереть подушками, растереть ему затекшие руки, укрыть одеялом. Если издает удовлетворенный выдох, значит, она верно угадала и правильно включила планшет с мультиками. «Ну слава богу, Ира, молодец!» – так переводила для себя Никитин язык его няня. Для Иры каждый такой «перевод» оказывался маленькой победой и большой радостью – почти такой же, какая ждала ее в молодости на каждой покоренной в Приэльбрусье вершине. Ира уже давно не была юна и так же давно не была в горах, которые по-прежнему видела во сне, но с того момента, когда она поняла, что хочет взять Никиту к себе домой, оформить опекунство и жить с ним семьей, ее жизнь стала напоминать горный маршрут. Пики, обрывы, рука друга и связка людей – «всё как у Высоцкого». Альпинистская закалка на этом маршруте Ире пригодилась, как никогда раньше.
Ира Тищенко окончила физмат, в 1990-е успела и постоять за прилавком, и поработать поваром, и побегать на самые разные лекции посреди неустроенности и отчаянной жажды смысла (отец Александр Мень, встречи разных конфессий, политические клубы, наконец, философская школа). Сейчас параллельно с работой в детском хосписе она читает лекции в культурно-философской школе «Новый Акрополь». У нее, никогда не имевшей ни собственной квартиры («одни съемные углы»), ни детей, появляются дом и ребенок.
И все это благодаря мальчику, который буквально несколько месяцев назад лишь лежал в кровати, уставив взгляд в белый потолок палаты, и не существовал даже для своей кровной семьи. Никите, как и Коле, поставили диагноз «не жилец», а он все жил, и жил, и жил… Даже когда оказался утыкан «трубочками», когда не вылезал из реанимаций, даже когда ему, уронив в одно из очередных перемещений в больницу, сломали ноги, даже когда его родители уже умерли… Никита все жил. Как будто ждал чего-то.
На сбережения, которые копила всю жизнь, Ира покупает однокомнатную квартиру в Москве. Переехать помогают потрясенные ее поступком друзья, задающие бесконечные вопросы. Ира отвечает одно: «Судьба берет меня за руки, Никита – мое спасение, подарок и счастье». И с наслаждением – до этого всегда «жила в дикой неодомашненности» – расставляет книги, развешивает фотографии горных склонов, обустраивает «гнездо». «Мы вместе с Никитой строим дом, и он в ней алтарная часть». Никита согласно распахивает глазища. А Ира несколько месяцев не смыкает по ночам глаз, как молодая мать, все прислушиваясь к дыханию ребенка.
Днем она ходит с бумагами по инстанциям: опека, пенсионный, поликлиника, – переживая, что по возрасту, здоровью или статусу одиночки ей могут не дать опекунство. «Прижму толстую папку к груди, наклонюсь к нему и говорю: “Я пошла”. А по возвращении: “Спасибо, что ты у меня есть”». В какой-то момент им приходится пройти комиссию в интернате, и на входе в «родные стены» Никиту начинает беззвучно трясти. Ира же в этом походе за Никитой вновь чувствует себя как на трудном горном маршруте: идешь на риск, зашкаливает адреналин, цена ошибки высока, а ценность жизни вдруг проявляется так, как никогда раньше: «Нет больше никакого завтра, нет никаких “а вот если”, “а вот когда”, есть только здесь и сейчас». Только этот отрезок пути для них обоих.
В каждой сумочке у Иры лежит конвертик, где записан телефон «Дома с маяком». Туда нужно позвонить, если с ней что-то случится. Ира не знает, чей путь закончится раньше – ее или ее ребенка.
В январе 2021 года Ира уезжает с друзьями в путешествие по Центральному Египту – поездка оплачена еще до пандемии. Никита на две недели переезжает по программе «Передышка» в «Дом с маяком».
И тут же начинает умирать – аспирационная пневмония, обычная история для обездвиженных людей.
Ночной поезд несет Иру в Луксор, когда раздается звонок: она должна принять решение, что делать, если медицинское вмешательство не даст результата, если Саша Левонтин не сможет Никиту вернуть. Что мы делаем, спрашивают ее коллеги по «Дому с маяком»: отпускаем или спасаем до конца? (То есть вызываем скорую и реанимируем в больнице, где переводим на ИВЛ.) Ира прижимает телефон к груди. «Отпускаем», – говорит она и будто срывается в пропасть.
«Ир, он не выползет…» Она прощалась с ним каждый день, прислушиваясь к сигналам из телефона, как раньше к дыханию Никиты. Переходя от гробницы к гробнице в кипящем воздухе египетской пустыни, в стране, вся древняя культура которой говорила о подготовке к смерти, Ира думала о том, как сейчас свой маршрут проходит ее мальчик. Что решит он? Уйти или остаться?
«Здесь вам не равнина – здесь климат иной…»[44] Ира дышала через раз, словно воздух был разрежен, ощущая грудью только вибрацию телефона. Там, в Москве, в четырех тысячах километров от нее, Никита задыхался, сатурация падала, как будто его заваливало камнями. И только что ей позвонили: всё, почти всё – следующий звонок будет уже с сообщением о смерти.
Ира сложилась пополам, скрючилась от боли в животе и так, сцепив зубы, дожила до утра. Утром телефон зазвонил: «Никита решил жить».
Потом, по возвращении, Ире рассказывали врачи: от Никиты в ту ночь уже все отошли, «перестали мучить»: санировать, откашливать, пытаться раздышать его мешком
